Автор - Санди ака Владлена
Эта картина очень долго оставалась незавершенной, о чем Александра мало жалела. Законченные картины Элиаса становились живыми - окошками, сквозь которые можно было любоваться иными мирами, а эта… Слишком опасным казалось оживлять ее, словно изображенные чудовища могут вырваться из холста в реальный мир.
Воплощения семи пороков… Теперь семи, потому что незавершенной картина оставалась из-за того, что в компании гротескных, по-своему красивых в своем уродстве монстров не хватало одного - Гордыни. Воплощение которой оказалось вовсе не таким, как Александра себе представляла. У Элиаса всегда был особенный, ни на что не похожий взгляд на мир, должно быть, и на смертные пороки тоже. Лицо, которое художник выбрал для Гордыни, оказалось, в отличие от остальных, вполне человеческим: юноша с тонкими чертами лица и большими миндалевидными глазами цвета пасмурного неба, смотрящими задумчиво и слегка печально.
- Почему он такой грустный? Люди, подверженные гордыне обычно просто лучатся самодовольством.
- Я не знаю, почему он именно такой. Этого никто не объяснит. Разве что сам он, но он очень не любит, когда в нем видят больше, чем он хочет показать.
- Кто - он? Люцифер? - Александра неуверенно улыбнулась, пытаясь понять, шутит ли Элиас. Все же иногда он бывал чересчур странным.
Художник горько вздохнул.
- Знаешь, я сегодня нарушил клятву. Глупо, очень глупо. Он ведь никогда ничего не прощает, знаешь? Даже не из злопамятности, просто считает, что, спуская даже маленькую обиду, человек словно приглашает нанести большую. А может, обо мне давно и думать забыли, а я столько лет боялся завершить картину... Боялся просто так. Я не сумасшедший, леди Александра!
- Я вовсе...
- Я никому не рассказывал, даже вам. Я совершенно разучился доверять людям. Я же никогда не упоминал, что меня изгнали с моей родины. За очень странное преступление: умение видеть то, чего другие не видят. В людях, вещах... так трудно доверять кому-то, когда во всех видишь их истинную суть. Но вам, леди Александра, я, наверное, должен был довериться. Вы - сама чистота. Так редко я встречал подобных вам людей...
- Ты рисовал Люцифера с кого-то реально существующего. Поэтому он - человек, хотя остальные - гротескные чудовища. Расскажи мне, Элиас.
- Гротескные чудовища! Он здесь страшнее всех, леди Александра, другие шестеро - лишь карнавальные пугала. Грустные глаза... Принято считать, что от пороков человека страдают те, кто его окружает, но в первую очередь любой порок бьет по тому, кто ему поддается. Гордыня - ледяная стена, отделяющая человека от всего мира. Он обречен на одиночество. Безумный злой мальчишка... Лучше забыть о прошлом, леди Александра, я честно пытался. И об этой проклятой картине лучше забыть, быть может, мои страхи напрасны, а если нет, я не хочу, чтобы что-то омрачало мне настоящее. Не окажите ли вы мне чести и не присоединитесь ли в прогулке по городу, леди Александра. Я столько дней уже не покидал мастерской, что забыл, каким огромным может быть реальный мир за окнами. Все игрушечные миры этих картин не способны его заменить.
Он галантно подал ей руку.
Покидая мастерскую художника, девушка бросила последний взгляд на завершенную картину, ощутив пробежавший по спине холодок. Картины, особенно настоящие часто словно бы смотрят на людей, а взгляд сероглазого юноши обжигал холодом.
"Я обязательно узнаю у Элиаса все!"
***
Писать парадные портреты высоко взлетевших персон Элиас Ван Даль не любил, это больше походило на ремесло, чем на искусство. Королеву он уже как-то рисовал, с единственным опасением, что не сможет передать красоту ее истинной сути, однако муж светлейшей правительницы являлся натурой вообще ничем не примечательной, а сын… О принце вообще был отдельный разговор! Не лежала у художника душа к той работе, и следовало бы этому довериться… но отказать королеве в чем-то Элиас не мог. Впрочем, если ей своего сыночка удалось уговорить на позирование…
У принца был такой характер, что даже приближаться к нему без крайней надобности рисковали очень немногие, не говоря уже о том, чтобы заставить делать что-то, что не нравится, а то, что от идеи с картиной королевский отпрыск не в восторге, художник понял с первого взгляда. Взгляда, в котором, если всмотреться сквозь скучающе - пренебрежительное выражение, сквозило что-то, чего трудно ожидать от принца: какая-то затравленность молодого волчонка, ежесекундное ожидание удара с любой стороны и серьезная готовность оттяпать любую руку, осмелившуюся этот удар нанести. Или просто напасть первым.
Картина так и не была написана. Со всеми набросками обязательно по чистой случайности что-нибудь происходило и приходилось начинать работу заново, а когда Элиас, порядком от этого устав, попытался поставить магическую защиту, в заклинании случился какой-то сбой, и оно просто сожгло почти завершенное изображение. Собственно, после этого художник и решил прямо поинтересоваться у принца, не его ли это фокусы.
- Что бы ни случилось в этом гаановом дворце и этом гаановом мире, - кривовато усмехнувшись плотно сжатыми губами, подросток захлопнул книгу и, чуть повернув голову, смерил Элиаса холодным взглядом. - среди населяющих их тварей считается хорошим тоном в первую очередь обвинять во всем меня!
Художник поежился. Все, если не в мире, то во дворце уж точно, знали, что, во-первых, злить принца крайне опрометчиво, во-вторых, разозлиться его высочество может по какой угодно причине.
- Ты ведь сам не хочешь рисовать этот портрет, - неожиданно спокойно заметил принц. - но не можешь ответить "нет" моей дорогой матушке. Она же как живой наркотик для вас всех… это можно было бы использовать с куда большей результативностью, чем выпрашивать у тебя картины, но, когда я еще пытался говорить с ней об этом, она отвечает, что некоторое оружие можно дать в руки только тому, кто не захочет его использовать.
- Я не совсем понял, почему вам это так не по душе.
- Душе! - еще одна усмешка. - Ты хоть сам понимаешь, живописец, что на своих картинах изображаешь души людей, а не их лица. И я определенно не хочу, чтобы мою душу вывешивали на стену, это ты хотя бы понимаешь? Скажи королеве, что не хочешь писать эту картину, она настаивать не станет. Все равно у тебя ничего не выйдет.
***
Клонящееся к закату солнце заглянуло в мансарду, где располагалась мастерская, словно залив все ее пространство кровью. В чертах лиц на портретах появилось что-то пугающее и испуганное, словно им было известно что-то, чего не могли знать люди по эту сторону холстов. Демоны на свежей картине закружились в каком-то гротескном хороводе, им пришлась по вкусу пролитая закатом кровь, только пепельноволосый юноша с надменным лицом и печальными глазами продолжал смотреть холодно и трезво. Даже с сожалением.
На картине, изображающей райский сад, под зыбкими лучами ожил обвивающий Запретное дерево Змей. У рептилий нет мимики, а неподвижные глаза, рассеченные вертикальной трещиной зрачков, никогда ничего не выражают, но у этого Змея взгляд был. Задумчивый и слегка насмешливый.
- Ни одно изгнание из Рая еще не обходилось без Змея.
Щегольски одетый юноша, почти мальчишка, с любопытством разглядывающий картины, повернул голову и посмотрел художнику в глаза. Задумчивым чуть насмешливым взглядом Змея с картины райского сада. Элиас поежился. Ветер слегка шевелил длинные русые волосы незваного гостя, алые блики заката и сплошные черные тени делали тонкое резкое лицо похожим на гипсовую маску.
- Из Рая людей изгоняет их собственная глупость, господин Ван Даль. Но вы готовы винить в этом кого угодно, но только не себя.
- Конечно, лорд Седрик. Конечно.
- Ты видишь чужие лица сквозь любые маски, художник. - тот, кого назвали Седриком, снова перевел взгляд на картины. - А себя самого ты способен увидеть? Или зеркало подобных вещей не отражает?
- Зачем это вам?
- Просто я очень любопытный. Ничего серьезного. Если не хочешь, можешь не отвечать. Еще мне интересно, почему ты нарушил обещание, художник. От тебя требовали совсем немногого.
- У Гордыни нет другого лица. Нет и быть не может. Я готов принять наказание.
Лорд Седрик пожал плечами. Возможно, он не мог понять, чего ради Элиас готов отказаться от своего маленького рая. Не ради того ведь, чтобы высказать своим своеобразным образом все, что думает о князе!
- Может, ты и прав, художник, - вежливо сказал юноша с глазами Змея, изучая портрет Семи Пороков. - не исключено, я думаю, что князь именно этот портрет мог бы счесть достойным себя. Но договор есть договор, даже сам князь не отменит своего приказа. Господин не из тех, кто станет отменять правило ради единственного исключения. Дай подумать, какое наказание подойдет для тебя больше всего... это, знаешь ли, тоже своего рода искусство.
