Автор - мята

Вы ждете от меня чего-нибудь страшного? Знаю, что ждете. Я, конечно, могу красочно и с фантазией описать вам пару эпизодов из моей студенческой практики в городском морге. Или художественно переосмыслить главу из учебника судебно-медицинской экспертизы. На крайний случай, выдумать готичную сказочку про разрытые могилки.
Но я не буду этого делать. Зачем напрягать воображение, если можно напрячь Интернет? Эта история несколько лет назад обошла все электронные СМИ. Может и вы ее читали, или хотя бы слышали. Напомню.
Все в курсе, что в Греции много населенных пунктов совершенно опустели. Целые поселки стоят брошенными. Без единого жителя. Этот, хоть и расположенный на маленьком островке в Эгейском море, ничем бы не выделялся на фоне таких же маленьких обезлюдевших сел, если бы не жутковатые находки на полу в тамошнем соборе. То, что вы сейчас прочтете, просто литературная обработка бесхитростных записей в обычной ученической тетрадке.

***
Уже полгода прошло, как дядя Теодор ушел в море. Я давно начал подозревать, что он не вернется. Но теперь надо признать, что остался я один. А точнее двое нас – я и Пушок.
Живется нам неплохо. Я ловлю рыбу с пристани, у нас есть маленький огород, который еще бабушка Агата сажала. И родник не иссякает. Поэтому ни голода, ни жажды мы не испытываем. Только бывает иногда одиноко.
Я ведь не здесь вырос. Я раньше в Афинах жил, с родителями. Потом мама с папой в Штаты подались на заработки, а меня отправили на остров Св. Луки, к бабушке и дяде Тео. Когда я сюда переселился, тут народу еще довольно много жило, семей десять, наверное. Только детей не было. Говорили, умерло несколько малышей. Поэтому семьи с детьми опасаясь эпидемии на берег перебрались.
Хотя на острове нет не то, что Интернета и телефона, но даже электричества, мне здесь все равно понравилось. Еще когда с моря подплываешь, видно какой остров красивый. Мрачноватый, да, но красивый! Высокая скала (дядя Тео говорил – «прыщик на лице моря»), а по ней карабкаются вверх, вгрызаясь в склоны, дома из серого гранита. На макушке – большая старинная церковь Св. Луки. Дорог здесь тоже нет, сплошные ступени, высеченные в камне. А самая длинная лестница, три тысячи семьсот шестьдесят четыре ступеньки, ведет от пристани к монастырю и храму. По ней так долго подыматься, что я всего несколько раз там был.

Скучно жить одному. Не так, чтобы очень, я, в принципе, привык… но иногда совершенно нечем заняться. Вот я и решил все записывать. Вдруг кто-нибуть найдет? Прочитает и узнает, что жил на свете такой парень по имени Лука.

А имя у меня от Святого Луки, но не того, который Евангелие написал, а другого, в честь которого наш остров назван. Жил он очень давно, наверное, тысячу лет назад. Я точно не помню, хоть отец Василий мне и рассказывал. А потом я сам хотел узнать, но книжка, где про Святого Луку, таким непонятным языком написана! Вроде и буквы все греческие, и слова по одному тоже знакомые, а разобраться, о чем речь – никак!
Ну и ладно! Расскажу, как помню. Примерно тысячу лет тому назад жил такой монах – Лука. И вот, пришло к нему просветление, решил он принять схиму и поселиться отшельником на безлюдном острове. Там не было ничего кроме родника с пресной водой и маленькой пещеры на вершине.
А народ в те времена был наивный. Думали – если отшельник, значит мудрец. И шли к нему, кто за лечением, кто за советом. Но Лука, тот и вправду чудотворцем оказался. Люди к нему со всей Греции ехали и даже из Италии. Богатые подношения везли, но он ничего не принимал, всех задаром пользовал. Только один подарок взял – черного котенка. Наверное, животных любил.
Уже потом, когда Лука помер, церковь его в святые произвела. На острове монастырь возник. На месте той пещерки, где Лука жил, огромный храм отстроили. А остров обычные люди заселили, рыбаки. Хоть и далековато до Греции, при попутном ветре полдня, не меньше, но остров Св. Луки жил, не бедствовал… Пока раз в сто лет не случался загадочный мор. Тогда на острове не оставалось ни одного человека. Потом люди опять здесь поселялись и жили припеваючи… до следующего мора.

Первое время мне все было интересно. Я весь остров вдоль и поперек излазил. Все дома опустевшие. К тому времени всего девять человек нас оставалось. Я, дядя Тео, бабушка, несколько стариков и священник, отец Василий. Потом уже каждый камень стал мне знаком, да и забот прибавилось. Захворала бабушка. И соседи-старички. Приходилось за ними всеми ухаживать. В принципе, у них ничего не болело, просто слабели с каждым днем.
В течении трех недель все они поумирали, один за другим. Пушок жил у отца Василия, но он будто чувствовал, кто умрет. Когда утром мы находили очередное бездыханное тело, всегда рядом на кровати спал Пушок, свернувшись в клубочек.
Нас осталось только трое – я, дядя и священник. А потом дядя Тео уплыл за продуктами и так и не вернулся. Через несколько дней я заметил, что отец Василий стал сдавать. А Пушок ко мне в дом переселился. Он мне как друг стал. По вечерам мы с ним ходили, проверяли, чтоб везде порядок был. Ну, там, ставни закрепить, чтоб не хлопали на ветру, двери подпереть, черепицу на крыше подправить… Вдруг вернутся хозяева или их наследники? Надо, чтоб все было в сохранности.
Как-то утром, принес я отцу Василию завтрак. Захожу в спальню, вижу, лежит священник, укрытый одеялом до самой бороды, а на груди у него сидит Пушок, умывается. Такая мирная картинка, что я даже не сразу сообразил, что отец Василий уже не дышит.
Остались мы с Пушком совсем одни. Жизнь моя не слишком переменилась, правда теперь даже словом перемолвиться стало не с кем. Пушок, он, конечно, живая душа, да только не ответит…

Во время своих обходов острова, забрели мы с Пушком в один дом. В нем я если когда и побывал, то давно, так что и не помнил уже. Дверь стояла распахнутая – замок съела ржавчина. Внутри все было покрыто толстым слоем пыли, по углам, как грязные тряпки, висела паутина. Я прошелся по комнатам. В одной слегка задержался. Здесь явно была детская. По крайней мере, две узкие кровати – одна побольше, другая совсем маленькая – говорили об этом. На низком столике под слоем пыли выделялись два прямоугольных предмета. Я смахнул пыль. Это была книга. Обложка разбухла, покрылась серой соляной изморосью из-за влажного морского воздуха, но внутри книжки разноцветные картинки сияли как новые. А второй предмет оказался рамкой с фотографией. Карточка была старая, не цветная, изображала двух девочек. Старшая, лет двенадцати, в темном закрытом платье с высоким воротником держала на коленях пухлую хорошенькую малышку лет двух или трех. Внизу, в вензеле дата – 1899 год. Я аж присвистнул! Выходит, этот дом уже больше ста лет пустует! Я хотел положить фотографию обратно, но от задней стороны рамки отделился какой-то предмет и шлепнулся на стол. Маленькая записная книжечка в кожаном переплете. На первой странице надпись «Дневник Фелиции Панайотис». Я, не долго думая, сунул его в карман.

За обедом, я решил почитать. Только открыл книжечку, но тут на Пушка что-то нашло, он вдруг распроказничался. Вскочил на стол, начал кувыркаться, царапать странички, чуть кувшин с водой не превернул.
Смог почитать я только когда взял удочки и спустился на пристань. Моря Пушок не любил, и туда за мной не ходил.
Сначала шла всякая ерунда. Эта Фелиция писала про своих подружек Кико и Люсию, про погоду, про подарки на рождество, а потом я прочел:
«… Вчера хоронили малютку Медею Киприади. Она умерла первой. А на следующюу ночь умерло сразу двое малышей. Я ужасно беспокоюсь за нашу Элоизу. Если, не дай господь, умрет Пепе, сын Марии, то Элоиза будет самой младшей.
Кико сильно плакала. Завтра будут похороны ее сестры Катарины и маленького Ираклия…»
Потом Фелиция описывает саму церемонию, а дальше:
«… Кико рассказала мне странные вещи. Оказывается, она видела кого-то у кроватки Катарины, перед ее смертью. Кико считает, что это был черт. Маленький, мохнатый, черный. Он вспрыгнул в кроватку и долго смотрел на спящую Катарину, а потом поцеловал ее в губы и пропал. Я в это не верю, наверное, Кико все приснилось. Катарина была безгрешным младенцем, к ней не мог приходить черт! Хотя Кико говорит, что это она видела две ночи подряд, а потом малютка умерла.
Я боюсь. Мне кажется, я видела вчера в нашей комнате какую-то черную тень. Она очень быстро исчезла, и я не успела ничего разглядеть, но от страха почти до рассвета не сомкнула глаз…»
Тут мне стало интересно и даже немного страшновато. Я так торопился странички переворачивать, что чуть их не порвал.
«…Ах! Какая я глупая! Ведь не даром люди говорят – у страха глаза велики! Конечно, не было никакого черта! Даже представить себе не могу, как я ухитрилась спутать нашего милого Черныша с посланником дьявола! Нашего общего любимца! Он такой славный, хорошенький – пушистенький, сам весь черненький, а передняя лапка и мордочка беленькие. Словно он залез лапкой в сметану, а потом ее облизал…»
В этом месте я насторожился.
«… проснулась среди ночи и увидела Черныша в кроватке Элоизы. Такая милая картинка! Устроился у нее на груди, лапки под себя подобрал, а мордочкой прямо ей в личико уткнулся. Только вижу, сестренка дышит тяжело. Она ж малышка совсем, а кот довольно крупный. Наверное, давит ей на грудь своим весом, мешает. Я захотела его прогнать. Кричу «Кыш!», а голоса нет, слабое сипение вырывается. Хотела встать, а не могу! Будто не простыней прикрыта, а грудой камней прижата. Тут Черныш ко мне мордочку поворачивает, а глазки у него красным огнем горят. И больше не помню ничего. Я так думаю, что это сон был, но уж больно страшный…»

Уже совсем стемнело, мне пришлось прерваться. Обходить остров я уже сегодня не пошел. Растопил камин и весь вечер сидел у огня. Пушок расположился поодаль. Вылизывал свою черную шкурку и умывал белую мордочку белой передней лапкой. Несколько раз я замечал красное свечение в его глазах и меня начинал бить озноб, не смотря на близость очага. Но, каждый раз, это оказывалось лишь отражением пламени, и я облегченно вздыхал. К концу вечера я окончательно убедил себя, что Пушок обыкновенный кот. Мне даже стало стыдно перед Пушком за свои подозрения. Подумаешь, такой же окрас, как у какого-то Черныша! Это простая случайность.
После вчерашних переживаний, утром я проснулся совершенно разбитым. Еле нашел в себе силы, чтобы подняться к роднику за водой. Пушок, как заботливый друг, вместо того, чтобы отправиться по своим кошачьим надобностям, неотступно следовал за мной. Ближе к вечеру, когда я переделал все свои немногочисленные дела, я растянулся на теплых камнях пристани и смог снова приступить к чтению дневника Фелиции Панайотис.

«… С тех пор, как умерла Элоиза, я боюсь спать. Но мама не разрешает мне сидеть по ночам, а как только я тушу свечу и ложусь в постель, то моментально засыпаю. Просыпаюсь я всегда под утро и прямо перед своим лицом вижу мордочку кота. Он сидит у меня на груди, и оттого мне очень трудно дышать. Он тяжелый, как могильная плита. Пред каждым вдохом мне приходится собираться с силами. А когда я выдыхаю, кот приближает мордочку к моему рту и с противным жутким сипением втягивает в себя воздух, будто выпивает мое дыхание. Его глаза полуприкрыты, в пасти мерцают белые клычки, по всей его морде разлито мерзкое блаженство, которое вызывает во мне гадливость. А у меня с каждым вздохом все больше темнеет в глазах, пока я, наконец, не теряю сознание…»
Я, задумавшись, потер грудь. Такое ощущение, что по мне всю ночь кто-то топтался.
«… Я обо всем рассказала отцу Георгию. Я боялась, что он поднимет меня на смех, но он слушал очень серьезно. А потом спросил:
- Давно ли ты была в церкви?
- В воскресенье, - ответила я.
- А внимательно ли ты рассматривала фрески?
Мне пришлось признаться, что не очень внимательно. Тогда отец Георгий велел мне идти за ним. Я была так слаба, что едва сумела дойти до храма. Там отче зажег свечи в нише, справа от алтаря, где гробница Св. Луки. Обычно свет туда не достает, поэтому неудивительно, что я не могла рассмотреть фресок раньш…»
В этом месте перо Фелиции скользнуло по бумаге, слегка порвав ее, и поставило кляксу. Чуть ниже она написала:
«… я ужасно устала, засыпаю прямо за столом. Пожалуй, я продолжу завтра.»
И все. Я пролистал всю записную книжку до конца. Больше ни единой строчки.

Умом я понимал, что этой девочки, Фелиции Панайотис, уже больше ста лет нет в живых. Но для меня она умерла только сейчас, в тот самый момент, когда я прочел последнее слово, что написала ее рука в маленькой книжечке в потрескавшемся кожаном переплете. Странно, она была для меня посторонним человеком, я и видел-то ее всего один раз на старинной фотографии, которую толком и не рассмотрел. Но сейчас я плакал так, как не плакал после смерти бабушки Агаты, которую очень любил. И не было рядом никого, кто сказал бы мне: слезы не мужское занятие.
Когда я успокоился, то понял, что должен идти в храм Св. Луки, что бы увидеть то, что увидела там Фелиция.
Лестница начиналась почти от самой пристани, я даже не стал заходить домой. Пушок куда-то исчез, но я в тот момент не обратил на это внимания. Поднимался я очень долго. Какая-нибудь сотня ступеней, и я уже усаживался отдохнуть. С лестницы открывался шикарный вид. Огромная бирюзовая тарелка моря. Чешуйки волн, как мазки кисточки неумехи-художника. А в центре тарелки остров. Отсветы заходящего солнца окрашивают серый гранит домов то в розовый, то в синий, вспыхивают золотистыми искорками на стеклах и глянцевой черепице. Зрелище настолько нереально красивое, что приходится убеждать себя, что оно существует в природе, а не является плодом воображения.

Когда я добрался до самого верха, уже сгустились сумерки. В храме было мрачно и пусто. Внутреннее пространство казалось огромным. Звуки моих шагов разносились гулким эхом и долго ухали под высоким куполом. Колонны выступали из темноты как ноги доисторических чудовищ. Алтарь слегка освещался последними лучами солнца, проникавшими через запыленный вираж. Я начал зажигать свечи, все, какие мог отыскать. Вскоре по стенам запрыгали оранжевые отблески, выхватывая из темноты то суровые лица каких-то святых, то золоченые завитки окладов, то пыльные лохмотья паутины. Справа от алтаря обнаружилась гробница Св. Луки.
В центре глубокой квадратной ниши стоял большой дубовый ящик с крестом на крышке. Расставив вдоль стен свечки, я принялся рассматривать фрески. Как и следовало ожидать, это было жизнеописание. Такой себе древний комикс о Св. Луке. Вот, его детские и юношеские годы. Тут он уже в монастыре. Вот он в лодке, наверное отправляется на остров. Так и есть, следующая картинка изображает высадку Луки на берег. Я уже хотел перейти к следующей фреске, но что-то меня остановило. Я потер рукавом слой копоти и смог разглядеть то, что сначала принял за камень или кустик. Нет, это было какое-то животное. Я еще немного потер и обомлел. Черный кот. Передняя лапа и мордочка белые. Я уже ничего не понимал! Одинаковые коты, просто мистика какая-то! Да еще оказывается, никто Луке котенка не дарил, он уже жил на острове, когда святой там появился… Мысли в моей голове путались.
Я принялся рассматривать фрески дальше. Картинки иллюстрировали всякие чудеса, которые творил Лука. И везде рядом с ним был его кот. А вот это, наверное, смерть святого. Он лежит на камнях, а на груди черный кот, свернувшийся клубочком. Сколько раз я видел подобную картину! Воображение услужливо нарисовало – я лежу на полу пустого храма, а на моей груди устроился Пушок. Я не могу двинуть ни рукой, ни ногой, а кот пьет мое дыхание и вместе с ним мою жизнь. Волосы тут же встали дыбом, мурашки покрыли все тело. Я даже попрыгал и помахал руками, убеждая себя, что я еще живой и могу двигаться.
И тут я обнаружил нечто еще более странное. Под фреской, почти у самого пола, я увидел небольшую квадратную дырку в стене. Я опустился на колени и осторожно заглянул во внутрь. К моему немалому облегчению ничего таинственного в ней не обнаружилось, просто выдолбленное в камне углубление, моя рука ушла в него по локоть. Над дыркой выбита цифра IX. Интересно, почему девять, подумал я. И вдруг заметил рядом еще одну такую же дыру, но запечатанную каменной плиткой. И над ней цифру VIII. Я пополз на коленях вдоль стены и обнаружил еще шесть закрытых углублений. Все они были пронумерованы – VII, VI, V, IV, III, II. Это было странно и непонятно. Где номер первый? И почему запечатаны все, кроме девятого? Я постучал по плитке, закрывающей одну из дыр. С нее осыпался слой пыли, и обнаружились выцарапанные цифры: 1596. А это что еще? На плитке справа значилось – 1701, а слева – 1498. Даты? Я принялся очищать и другие. На восьмой стояло – 1899. Год, когда умерла Фелиция. Год последнего, то есть, предпоследнего мора.
В мозгу зашевелилась какая-то смутная догадка, но пока не спешила оформляться в полноценную мысль.
Я сидел, прислонившись спиной к деревянной гробнице Св. Луки, и пытался думать. Но тишина, которая вдруг воцарилась, стоило мне перестать двигаться, пугала и угнетала меня. Она заставляла прислушиваться к тишайшим шорохам, а воображение рисовало монстров, притаившихся в темных углах и ждущих удобного момента, чтоб со мной расправиться.
Спасаясь от этой жуткой тишины, я схватил металлический подсвечник и принялся выковыривать плитку, закрывающую углубление под номером восемь. Вскоре плитка поддалась и с грохотом упала на пол. Несколько секунд я набирался решимости, потом заглянул вовнутрь. Уж не знаю, что я надеялся там найти, но то, что я увидел, привело меня в недоумение. Какая-то кучка веток. Лишь с некоторым опозданием я сообразил – это скелет маленького животного… кошки… И даже с остатками черной шерсти. Я принялся выворачивать остальные плитки, и вскоре я уже мог увидеть семь кошачьих скелетов. И все же, где номера первый и девятый?
Я решительно настроился их найти. Для начала, я открыл крышку дубового гроба и… не ошибся. Задержав дыхание, чтоб не слышать тяжелого запаха застоявшегося воздуха, старой кожи и еще чего-то мерзкого, я посветил себе свечой. Желтоватый костяк, полуприкрытый истлевшими лохмотьями савана лежал, скрестивши на груди руки, а точнее то, что от них осталось. Отдельные фаланги провалились между полукружьями ребер. Как и мелкие косточки кошачьего скелета с ошметками черной шерстки. Первый? А где же девятый?

И вдруг меня осенило. Я понял почему на девятой нише не было заслонки с датой. Она появится там… Чуть позже… На ней будет выбито 200*. Вот только доведется ли мне это увидеть? Ведь уже которое утро я просыпаюсь более уставшим, чем ложился. Которая из ночей окажется для меня последней? Эта? Следующая? Нет, я должен выжить! Я, а не он!
Я вооружился тяжелым медным подсвечником на длинной ножке, взял в руки толстую восковую свечку и принялся обходить все темные углы, где он мог бы притаиться. Не обнаружив никого, я с большим трудом запер огромные тяжелые створки дверей и задвинул засов. На душе немного полегчало, но заснуть я все равно не рискнул бы. Я решил до утра что-нибудь писать, а как только рассветет, выйти на охоту. И победить! Я выживу!
Здесь, у алтаря, вполне уютно. С поправкой на обстоятельства. Но мне сейчас не до капризов. Только бы не заснуть… Надеюсь, он не проберется в храм… Небо за витражом еще черное. Когда же рассвет?.. Откуда-то доносятся странные звуки… Может это мыши?.. Стихло… Опять этот скрежет!.. Совсем рядом… звучит так убаюкивающее… не спать… не спать… я должен продержаться всего несколько часов… я не засну не засну я не…